Вспоминая брата: памяти Бориса Березняка

  • 27 черв. 2016 16:12
  • 1366
    • Новина Вспоминая брата: памяти Бориса Березняка Ранкове місто. Кропивницький

    Лет десять тому назад, роясь в каталогах библиотеки им. В.И. Вернадского — главной научной библиотеки Украины, натолкнулась на знакомую фамилию. Вернулась. «Березняк Борис Тихонович…» Да ведь это же Боря! Мой двоюродный брат, единственный сын дяди Тихона, старшего брата моего папы.

     

    Увы, после смерти Бориса почти не бывала в Запорожье, где в последние годы жизни жил и работал брат, мало общалась с его семьей и по телефону. Через год, в 2008 году, приезжаю на 20–летие его памяти. Могила — вся в сирени. Много изменений и в семье брата, но жена Алла Леонидовна, несмотря на возраст, еще работает корректором, востребована в нескольких газетах одновременно. 
    Общаемся, катаясь по Днепру на прогулочном катере вокруг Хортицы, раскрашенной всеми красками осени. Узнаю от Аллы, что после Бори осталось большое поэтическое наследие.  А я уже и забыла, что он тоже писал стихи, а ведь когда–то ими заслушивалась! Более того, он,  по рассказам Аллы, много выступал по линии общества «Знание» с лекциями о поэзии и поэтах. Оказывается, мы с братом параллельно занимались одним и тем же! Только я, неизменно учредив на месте своей работы очередной Клуб поэзии, яростно занималась  популяризацией поэтов русского Серебряного века, французской и испанской поэзией. Брат же предпочитал рассказывать о поэтах нашего времени — современниках.
    Открываю папку с кипой порыжевших от  времени листов, и сразу же «восторга тихая печаль волною заполняет душу». Давно не читала таких  простых  и  задушевных  стихов,  завораживающих своей  мелодией:


       Если меня полюбишь –
       Заголубеет вечер, 
       И засверкают травы, 
       Вымытые в росе, 
       И засмеются зори, 
       И запылают свечи –
       Белых каштанов свечи 
       В скромной своей красе.


    Сразу же возникает желание — немедленно создать и издать сборник стихов брата к его предстоящему 80–летию. Уезжаю из Запорожья с двумя папками стихов и прозы. К юбилею не успеваю. Зато областная организация Национального союза журналистов Украины издала, как раз в 2010 году,  солидную книгу «Пером і словом» о журналистах Запорожской области, не забыв и давно ушедших. Есть в этой книге отдельные странички, посвященные брату и его жене (биография, портрет). Огромное спасибо  составителям этой книги! Вот так бы в каждой области. С перепечатки этой публикации и начала я  составлять сборник стихов. (Проза подождёт!). Готово! За мной — предисловие.
    Но, решив написать воспоминания о брате, я задумалась: много ли я знаю о нём, и что помню? Оказалось, что знаю слишком мало. Ввиду большой разницы в возрасте (16 лет!) я не могла помнить его детство, отрочество и даже юность, хотя он жил у нас в доме, когда учился в Кировоградском машиностроительном техникуме. Да, мы дружили, когда я была ребёнком. «Мы» — это: Боря, мой старший (на 8 лет) брат Юра и я. Но от этой дружбы остались лишь прозвища, данные мною всем по малолетству: Боба (Боря), Люля (Юра) и Нана (Таня). Нана — так и в дальнейшем называл меня брат вне зависимости от количества моих лет. — Дистанция в 16 лет оставалась неизменной!
    В моей  памяти запечатлелись только проводы Бориса в армию (вот он на фотографии в зимней армейской форме, подпись: «10 марта 1952 г. Север. Алакуртти, в/ч 93831») и его 25–й день рождения, бурно отмечавшийся на станции Користовка, что вблизи нашей Александрии, где тогда жили его родители — Тихон Константинович и Анна Ильинична. Дядя Тихон, бухгалтер–счетовод,  золотые руки которого удачно сочетались с природной мудростью, занимал руководящие должности в сельсовете. Если дядя был силён, статен и хорош собой (с таких писали запорожцев),  то тётя Галя была блистательно красива: стройная, смуглая — воплощение украинской красоты: «Карії очі, чорнії брови, де ж ви  навчились зводить людей?..»   Только сейчас я узнала секрет красоты нашего героя, его яркой броской внешности, благодаря которой Бориса принимали за своего все — от украинца до еврея, от узбека до кавказца. Среди его фотографий нахожу такую, где он — копия  Муслима Магомаева. Оказывается, прадед тёти Гали привез с русско–турецкой войны турчанку, генам которой (эффект гетерозиса?) мой брат и обязан своему жизненному успеху, в т.ч. успеху у женщин.   Его любили…
    Должна сказать, что след его проживания в нашем доме остался навсегда. И в буквальном смысле — несмываемым.  Это касается «Словаря иностранных слов», того словаря, который был в каждой интеллигентной советской семье и в неизменном виде вынес десятки переизданий. Словарь был исчёркан Бориной рукой, весь в пометках и подчёркиваниях. Так сельский мальчик формировал свой лексикон, свою эрудицию, мировоззрение.  Самородок!.. 
    Да, совсем немногое знала о брате. Вот и сейчас, когда я прикоснулась к его биографии, возникло много вопросов. Меня интриговало загадочное «Алакуртти» — место армейской службы Бориса. Где это? Интернет подсказал, что это посёлок в Мурманской области вблизи Кандалакши на границе с Финляндией. В 1969 г.  с гидробиологической экспедицией Харьковского университета (летняя практика третьего курса) я побывала в Заполярье — на Баренцевом и Белом морях. Кандалакша запомнилась мне ещё и тем, что наш Юра Беспалов, долговязый и рассеянный, как Паганель, увлёкшись охотой на морских звёзд, упал в ледяной Кандалакшский залив. Пришлось  растирать его спиртом. А ведь эту курьёзную  историю я могла бы рассказать Борису при жизни. Не знала…
    Вскоре (1956 г.) после окончания учёбы в техникуме, прерванной армией, брат уехал по комсомольской путёвке в Ташкент. Оттуда писал письма нам, вернее, своему дяде Грише. Мой папа, Березняк Григорий Константинович, чья молодость прошла  в Средней Азии, и на расстоянии был племяннику путеводителем по  Ташкенту, наставником и старшим другом по жизни, несмотря на разницу в четверть века. Совпадение ли, но в сентябре 1988 г. они оба одновременно — с разницей в два дня –— ушли из жизни. Грешно, но иногда думаю: хорошо, что они не дожили до конца горбачёвской «перестройки».  Смогли бы эти люди пережить распад СССР — страны, в которую они верили, строительству которой отдали все  силы?

    Но пока в конце 50–х гг. письма Бориса, молодого техника–механика (на инженерной должности), горели неподдельной жаждой труда, желанием сделать для страны что–то огромное.
    В каком тротиловом эквиваленте можно измерить эту молодую, рвущуюся наружу, энергию? Казалось, нас  хватит на всё и на всех! Казалось…
    Возвращаюсь к письмам Бориса из Ташкента. Что значимо в жизни мужчины? — Политика! (Даже в случае разбитой на кухне чашки или ссадины на нашей коленке, полученной в игре,  папа полушутя говорил: «Не имеет политического значения».) Нет, политика — не просто тема мужских разговоров. На дворе — 1956 г., когда «секретный» доклад Хрущёва, был предметом обсуждения не только в партъячейках всей страны, но и в ячейках комсомола.

    Помимо политики в письмах Бориса — молодой восторг перед новой для него страной — Узбекистаном, его людьми и обычаями, увлечение узбекской национальной кухней: «Дядя, ты сейчас не узнал бы Ташкента… А какая весна у нас! Урюк цветёт, цветут вишни, яблони, груши — город — сад! В этот  год я хорошо узнал этот город — много езжу, хожу. И много пишу. Приезжай, дядя!», — из письма моему отцу 19.04.1959 г.  В Ташкенте он посещает дом моей матери (пр. Ленина, 8), который вскоре, как весь глинобитный центр Ташкента, будет безвозвратно разрушен апрельским землетрясением 1966 г.
    Чем, кроме работы, занимался Боря в Ташкенте в 1956 г.,  живя по ул. Шота Руставели, 56, кв. 12? Чем бы он ни занимался — девушками, художественной самодеятельностью или стенгазетой —  все трансформировалось в стихи!
    В июле 1958 г. брат стал журналистом. Я никогда не держала в руках номер «Ташкентской правды» и ни читала его статей. Нет, вижу — передо мной его стихотворные репортажи с полей, городов, строек. А какую ностальгию вызывает одно название — «Фестивальная», написанное в дни международного фестиваля молодёжи и студентов в Москве в 1957 г. Незабываемое время — время нашего всеобъемлющего интернационализма! «Хинди — руси, пхай, пхай!» (Индусы и русские — братья!) — лозунг советско–индийской дружбы тех лет. Мне 11 лет, но я хорошо помню этот год. Студенческий хор нашего Кировоградского пединститута, в котором пел брат Юра, стал победителем областного смотра. Брат гордо носил значок участника фестиваля, блестевший на лацкане его пиджака. Но в Москву послали другой  хор, более правильный, с рабоче–крестьянскими корнями — хор Дворца им. Октября (завод «Красная звезда»). Это было…
    Молодость нашего поэта пришлась как раз на момент создания хрущёвскими идеологами Морального кодекса строителя коммунизма. Но он и без кодекса имел мощный нравственный стержень, заложенный патриархальным воспитанием.

    Одной из «проталин» хрущёвской «оттепели» было падение «железного занавеса». Как только он приоткрылся, на Запад ринулись все, кто только мог: вместе с журналистами АПН и наш Борис:
     

    ...Мы заболели заграницей.
       Болезнь нам эта по душе.

       Манит, зовёт нас

    неизвест ность.
       В чужих краях нам хорошо:
       Нам жизнь пощупать

    интересно
       Руками, камерой, душой.


    Это май 1963 г., Карловы Вары, которые были любимым курортом брата в начале 60–х гг.
    Из «зарубежных» опусов брата выделяю «Огни над Дунаем» (вслушайтесь — вальс!) и самое удачное — восхитительная миниатюра «Моя Прага».
    А вот и фотодокумент: Борис на фоне вечерней Праги, верно — «стобашенной»! На горизонте — горы, ближе — мост над Влтавой. Счастливчик в возрасте Христа! Таким мы видели его, когда в конце своего отпуска он заезжал в Украину проведать родителей и нас, кировоградских родственников, из которых он выделял тётю Мусю (Марусю), самую младшую из сестёр папы, мою крёстную. В нашей провинции Боря казался если не небожителем, то, по крайней мере, жителем столицы. Расспрашиваю близких: «Чем вам запомнился Борис?» Сестра Лена, которую судьба забросила (тоже по комсомольской путёвке!) в северный Казахстан (Павлодар), вспоминает его длинный серый макинтош, капроновые рубашки: «Такого в Кировограде ещё не носили — на него оглядывались». Верно, всегда дорогие зарубежные костюмы, галстуки, береты и шляпы. Но меня больше привлекали его чемоданы с яркими наклейками городов Восточной Европы. «Будапешт, Бухарест, Варшава», — читала я, зачарованная. 
    Очарована я была и песнями, которые напевал Борис. Эти песни звучали непривычно и ново:


       Из конца в конец апреля

    путь держу я.
       Стали ночи и светлее,

    и добрее.
       Мама, мама, это я дежурю.
       Я — дежурный по апрелю.


    Так Борис открыл мне Булата Окуджаву. Пел ли он мне (читал ли) других поэтов той поры? Не помню. Врезалось в память: «Она по проволоке ходила, махала белою рукой…» (Песенка о Ваньке Морозове), «Часовые любви по Арбату идут...» и самое щемящее: «Полночный троллейбус плывёт по Москве»…
    Помимо влияния Окуджавы в поэзии Бориса находим стихи, похожие на стихи Иосифа Бродского –  такие как «Исповедь» и пр. (Мог ли знать Борис в те годы Бродского? Наверняка, нет! Выходила ли тогда его известность дальше круга “ахматовских мальчиков”?). А высокая образность пейзажной лирики нашего автора, я думаю,  обязана влиянию Сергея Есенина. Даже одним из его многочисленных псевдонимов был «Бор.Сенин». Печатаясь в областных и республиканских изданиях Узбекистана, России и Украины, Борис при жизни вовсе не был обделён известностью –  большая часть его произведений имеет пометку: «Опубликовано», часто указан и композитор, положивший его стихи на музыку. (Найти бы эти песни!). Но всё же я горжусь, что замечательным стихам брата дала второе дыхание.
    Тогда же, в мае 1963 г., я впервые услышала его стихи о любви. Читал он много, в памяти осталось:
     

    Зачем люблю я женщину
       С глазами нежно —

    жертвенными,
       Огромными и тёмными,
       Застенчивыми, тёплыми.

       Счастливыми, печальными,
       До дерзости отчаянными
       И чуточку усталыми?..

    Конечно, запомнилось афористичное: «От увлечения к равнодушию — один шаг всего» и то, что очень смущало своей откровенностью:
     

    Скрипка хохочет,
       Сошла с ума.
       Если захочет – 
       Придёт сама!


    Влюбившись в стихи брата, думаю о многочисленных романах его бурной молодости. Любовь — деликатная тема... Эффектный красавец с весёлым нравом и грустными глазами. Компанейский, артистичный, тонкий. Поэт с задушевными стихами. Наш Борис нравился женщинам. Адресаты его любовной лирики известны — стихи переполнены посвящениями с указанием имён и фамилий. Кто были они — музы поэта? Был ли донжуанский список моего кузена  длиннее пушкинского? Не знаю. Он и сам этого не знал. Ясно одно — он в поиске, хотя идеал уже наметился:

    Я не люблю тихонь святых – 
       Их лица, как иконы лики…
       Хочу любить таких, как ты –
       Весёлых, озорных и диких!


    Но в 1964 г. женится на милой, хрупкой девушке, коллеге по перу, Аллочке (Алисе — по  паспорту). Познакомились в Самарканде в командировке. Она — корреспондент газеты «Комсомолец Узбекистана». Через год у них рождается сын Саша.

    Вскоре молодая семья принимает решение переехать в Украину. Ностальгия. Одиночество стареющих  родителей–пенсионеров. Смею предположить, что не последнюю роль в решении этого вопроса сыграло и ташкентское землетрясение. К тому времени Борис уже окончил ВПШ (Высшую партийную школу) в Москве.
    В октябре 1967 г. он внезапно появляется в Харькове и через деканат биофака находит меня в университете. Оказывается, теперь он корреспондент газеты «Правда Украины», приехал из Киева написать статью о рождении миллионного жителя нашей первой столицы.

    Через год Борис стал корреспондентом «Правды Украины» по Запорожской области. Получив прекрасную по тем временам квартиру (с маленьким кабинетом — библиотекой, который так нравился мне), перевёз семью из Ташкента. Вместе с женой и сыном переехала в Запорожье и его тёща Анастасия Васильевна. И вот вам иллюстрация к пословице о том, что «мир тесен»! Ещё в Ташкенте Борис, рассказывая после отпуска о своём украинском дяде Грише, неожиданно выяснил, что его тёща была близкой подругой моей матери, помнит и моего молодого отца, и маленького Юрочку.
    Окончив САХИ (Среднеазиатский хлопковый институт), моя мать проводила всё время в геодезических экспедициях, где и познакомилась с Анастасией Васильевной. Занимались картированием знаменитых пустынь –  Кызылкум и Каракумы, большинству из нас известных только по одноименным шоколадным конфетам. «Платили нам много, — рассказывала Анастасия Васильевна при встрече, — за пустыню, змей и даже за басмачей».
    Видимо, действительно в те годы образование котировалось, если моя мама, круглая сирота, смогла купить себе домик в центре Ташкента. Ташкент — «город хлебный»… Увы, в застойные времена не успела посетить Среднюю Азию — родину моей матери, родившуюся ровно 100 лет тому назад в Душанбе, а свою короткую жизнь прожившую в Ашхабаде и Ташкенте. Успела ли она полюбить Украину? В январе 1946 г. отец перевёз маму, уже беременную мной, в свой Кировоград — столицу Центральной Украины. Жить ей оставалось всего полгода... Успела ли она полюбить этот город — родину Арсения Тарковского и Владимира Винниченко, Кароля Шимановского и Генриха Нейгауза — Елисаветград, дивная архитектура которого снискала ему славу «маленького Парижа»? Скорее всего — нет. Да и не был послевоенный Кировоград голодного 1946 года похож на тот уютный южный город, знакомый нам по фасадам  домов, книгам и дореволюционным открыткам.

    В дальнейшем получалось так, что заезжала я в гости к запорожским родственникам не чаще, чем раз в пятилетку, мельком, проездом — то в начале 70–х  летом,  по пути из Москвы в Коктебель, то, уже переехав в Кировоград, прибыла в составе комиссии Мин-здрава с перекрёстной проверкой санэпидслужбы Запорожской области, а в 1988 году — на его похороны. Умер брат, как и моя мать, от туберкулёза лёгких.  Только на полгода тётя Галя пережила сына.
    И кто знает, как сложилась бы судьба стихов поэта, не натолкнись я случайно на его книжечку в киевской библиотеке. Жёлтые до почернения листы с его чудесными стихами по–прежнему бы валялись в дебрях шкафа, пока… Но им повезло — теперь они с нами.

    Татьяна Березняк