Судьба артиста полна неожиданных и удивительных поворотов

 

Судьба артиста полна неожиданных и удивительных поворотов, которые ведут к известности и признанию. В жизни заслуженного артиста Юрия Жеребцова, актера Кировоградского областного музыкально-драматического театра имени Кропивницкого, было немало ярких и поучительных эпизодов. 

Юрий Александрович побывал в редакции «Первой городской газеты» накануне премьеры — моноспектакля «Размышления под соленые огурчики», состоявшегося 30 ноября в галерее «Елисаветград». Кстати сказать, Юрий Жеребцов был известен в Кировограде еще задолго до того, как стал актером. Драматург и переводчица Наталья Данилевич вспоминает: «В начале 50–х наша семья переехала в новый дом с эркерами по улице Тимирязева. Когда я шла к своему подъезду, обратила внимание на мальчика лет шести, стоявшего неподалеку в одних трусах. Он был коротко пострижен, с большими ушами, и пристально смотрел на меня без единого слова. Это был Юра Жеребцов, живший по соседству. Позднее в эту квартиру поселился Вадим Васильевич Смотренко».

— Юрий Александрович, а вы помните этот эпизод?

— О, таких эпизодов было много! Наш двор был по–своему уникален. Под нашей квартирой было бомбоубежище, которое сохранилось и по сей день. Отапливался дом не дровами или углем, а отходами масложиркомбината — шелухой семечек. Ее завозили грузовыми машинами, а мы залезали на приставку и прыгали с балкона в огромную кучу шелухи. Было очень весело вместе с лузгой съезжать по трубе прямо под котлы. Во дворе была типография, где мы находили всякие камешки с изображениями. 

— В послевоенные годы мальчишки находили не только камешки.

— Вы правы. Любопытное было время. Мальчишки находили и оружие, но чаще всего делали игрушечные пистолеты. Но когда–то в сараях (они и по сей день стоят на том же месте) ребята нашли настоящий пистолет, завернутый в тряпье. Конечно, он был изъят кем–то из родителей.

— А как в вашу жизнь, исполненную приключениями, вписывался театр?

— Когда моего отца перевели в Кировоград из Харькова, он три или четыре года работал первым секретарем обкома комсомола. После этого он много лет был начальником областного управления культуры.

— Предполагаю, что все ваше окружение было очень культурными людьми.

— Безусловно! Например, с Михаилом Александровичем Донцом, главным режиссером областного театра имени Кропивницкого, я играл в преферанс. У нас дома бывали уникальные люди: Михаил Евдокимович Кубрянский, Семен Васильевич Дорогой, супруги Любенко. Конечно, без застолий не обходилось. Я слушал взрослые разговоры, посещал концерты и спектакли, а иногда присутствовал в театре на репетициях, куда отец приходил по делам службы. Но я не мог сидеть в кабинете и слушать, о чем он говорит с директором. Меня интересовало, как устроен театр изнутри. Кстати, вид он имел почти такой же, как и сейчас, после реконструкции (спасибо бывшему руководителю области Сергею Ларину). Хоть театр и восстановлен, но полностью вернуть уникальную акустику зрительного зала невозможно. В стены были встроены голосники — обычные горшки из необожженной глины, под сценой — девять рядов пустых бутылок. Это создавало прекрасную слышимость, в последних рядах было слышно даже шепот. Когда театр решили переделывать, согнали студентов музпеда, чтобы они эти бутылки разбивали. В результате сделали сельский клуб, который мало напоминал театр. К счастью, в театр снова вернулись партер, ложи бенуар и бельэтаж.                    

— А как так получилось, что вы, несмотря на то, что росли в театральной атмосфере, пошли учиться в музыкальное училище?

— Я закончил первую кировоградскую музыкальную школу по классу фортепиано. Как звали моего учителя, не помню. Теорию музыки преподавал Леонид Петрович Петров и его сын Леня Петров, который потом был в Ялте начальником управления культуры. Мы с ним много лет поддерживали связи. Был баянист Чернобай — имя, к сожалению, не вспомню. Тогда музыкальная школа по своему педагогическому составу была очень сильной. Правда, большой страсти к музыке я не испытывал, больше любил уроки музыкальной литературы. А в музыкальное училище пошел по своей воле — почему–то решил, что я пианист.

— А если бы сейчас сели за фортепиано — вспомнили бы что–нибудь?

— Конечно, память в пальцах осталась, хотя техника уже ушла. В музыкальном училище у меня преподавал очень талантливый педагог и пианист Арапов, через год он вместе с женой уехал в Кишиневскую школу–десятилетку. Теорию музыки и композицию читал Ким Александрович Шутенко. Тогда в училище пришла целая плеяда талантов: Толя Голобоков, только что закончивший Харьковскую консерваторию, Юрий Хилобоков, Александр Духовный, Олег Нагорный — человек десять, некоторые из них работают до сих пор.

— Тогда студенты музыкального училища считались богемой.

— Сейчас вряд ли можно так назвать. Я знаю многих преподавателей музыкальных школ и вижу, в каком шоке они пребывают от того, что происходит с образованием. Вообще это очень болезненная, я бы даже сказал — трагическая тема. Система образования угроблена. У ребенка нужно воспитывать вкус. Но если он смотрит нынешнее телевидение, то вкуса у него не будет никогда.

— А почему вы не стали учителем музыки?

— Я никогда бы не смог работать в школе. Нужно быть бесконечно преданным этому делу и характер иметь другой.

— Вам нелегко далось решение уйти из музыки в театр?

— Нет, это было вполне нормально и спокойно. У нас же театр музыкально–драматический, мои музыкальные способности все равно оказались востребованы. Когда я пришел в театр, там еще работала народная артистка Украины Лидия Петровна Тимош. Там фантастические актеры играли! Я чувствовал себя в таком «народном» окружении очень хорошо. В то время в Кировограде было много самодеятельных театральных коллективов, один из них — народный театр музыкальной комедии — существовал при клубе имени Калинина (нынешняя синагога). Руководил коллективом Александр Флейшман — главный инженер кировоградского молокозавода, человек, влюбленный в театр. Там я года три поковырялся. Я ведь сразу пришел актером вспомогательного состава с «бешеной» зарплатой 60 рублей 50 копеек.

— Выходили с репликой: «Кушать подано!»?

— Что вы, это уже роль! А я начинал с другого. Надо, к примеру, чтобы корова вышла на сцену в «Сорочинском ярмарке» — на тебя надевают соответствующий костюм, и ты везешь воз. Или в массовке выходишь.  

— Помните ли вы свою первую серьезную роль?

— Да, конечно! В спектакле по пьесе Аркадия Школьника «Стасик — следопыт» я ловил шпионов на границе, это была моя первая главная роль. У меня была подружка, с которой мы учились в одном классе и вместе прятались от врагов. Специально для участия в этом спектакле пригласили тюремного кинолога с собакой, они вместе пробегали по сцене и производили настоящий фурор. Помню, я даже пел песню о «проклятых шпионах», которых нужно изловить. Это был новогодний спектакль и шел всего десять дней.  

— Сколько в вашей жизни после этого было спектаклей и ролей?

— Вначале я даже записывал, куда ездил на гастроли и в каких ролях выступал, а потом это дело забросил. Театр, в котором я работал, довольно много гастролировал. Изъездил множество мест, даже в Иркутске и за Уральским хребтом побывал, научился там плов готовить. Проходили гастроли театров из соседних республик и в Кировограде. По сей день помню Кишиневский русский драматический имени Чехова, где я впервые увидел «Трамвай «Желание» Теннеси Уильямса. Как–то в городе Кургане обратил внимание на афишу со знакомыми названиями: «Сорочинський ярмарок», «Цыганка Аза». Думаю: «Это же кировоградский театр!» Подхожу ближе, читаю — нет, оказывается, с Западной Украины, только с теми же произведениями в репертуаре.

— В чем, по–вашему, заключается главная суть профессии актера?

— А в том, насколько тебе удалось проникнуть зрителю в душу и сколько хорошего он вынес после спектакля. К сожалению, часто бывает так, что зритель вышел из театра и через двадцать минут забыл, что проистекало на сцене.

— Не потому ли вы создали свой театр одного актера?

— Нескольео лет назад я начал работать на малой сцене театра. Я не против. Для меня важен не размер зала, а возможность пообщаться со зрителем.

— Вы перешли на самофинансирование?

— Нет, пока что меня содержит театр, но время сейчас такое неспокойное... Потому–то и появилась галерея «Елисаветград» Николая Цуканова, что надо выживать. Другой профессии у меня нет.

— Да и танцевать вы не умеете.

— Умею. Я очень близко знаком с Анатолием Михайловичем Кривохижей, с его ребятами. Анатолия Короткова помню, когда он был совсем юным.

— После спектакля «Франсуа Вийон. Баллада примет» вы произнесли загадочную фразу: «Как–то мы со звукооператором Володей Бабиюком сидели за рюмкой чая…» Это метафора или правда?

— Чистая правда. Я уже 15 лет не употребляю алкоголь. Не хочу, чтоб об меня ноги вытирали. В один прекрасный день после грандиозного употребления я проснулся и решил, что надо завязывать. Получилось так, что у меня не было ни репетиций, ни спектаклей, и я дней десять не выходил из дому. В результате себя люблю, хвалю и уважаю. Нелегко было выдержать, но нужно было принимать это решение, иначе все закончилось бы гораздо раньше. Водка к добру не приводит. Я это и раньше понимал, но отказался от нее в тот решающий момент своей жизни. С «зеленым змием» завязал, а вот с никотином сложнее. Никак не могу бросить курить, хотя при моем сахарном диабете курить строго возбраняется.

— Давно болеете?

— Наверное, да. Просто не обращал внимания. Последние три года сижу на инсулине.

— Какое значение в жизни творческого человека имеет семья?

— Никакого. Для кого–то, может быть, семья и творчество совместимы. Мне необходимо уединение, а остальные контакты поддерживаю, чтобы хоть чуть–чуть делиться эмоциями.

— Можно сказать, что вы женаты на своей профессии?

— Нет, я женат на женщине. Во всех вопросах, не касающихся работы, — она золотой человек. Она успевает проконтролировать, принял ли я лекарство, делает все, чтобы создать уют и оградить меня от бытовых проблем. Но в творчестве мне никто не должен мешать. Для меня каждый новый спектакль — это огромное количество импровизации, но приходится еще и постоянно репетировать с текстом. Вот иду по улице перед съемками программы на областном телевидении, где я готовил спектакль по мотивам произведений  Паустовского. Там была фраза: «А она меня рветь, а она меня терзаеть!» Я мысленно прокручивал ее в голове и не заметил, как вдруг произнес вслух. Мимо проходили две женщины, которые шарахнулись от меня в разные стороны. И я их понимаю. Я бы тоже, наверное, шарахнулся, если бы встретил человека, идущего навстречу и произносящего с задумчивым видом странные монологи. Но факт остается фактом: работа актера не прекращается ни днем, ни ночью. И так уже почти 46 лет.

— Спектакль — это колоссальный выброс энергии. Как вы ее восстанавливаете?

— Есть публика, с самого начала настроенная на одну волну с тобой. Но если в зале попадется вампир, то трудно восстановить утраченные силы. Существуют зрители, которые требуют от актера неимоверных затрат энергии. С такими трудно бороться. А чтобы восстановиться… Мне нужно 36 бутылок кефира, два баяна и рыжую бабу! Это, конечно, шутка. Часто после спектакля он продолжается в моей голове еще часов пять.

— Вы можете ответить на вопрос: «Зачем вам все это?»

— Если даже у одного из 20–30 пришедших на спектакль человек проснется желание прийти домой и прочитать книгу Вийона, подумать — это уже хорошо. Я терпеть не могу театр, в котором не нужно думать. К тому же я люблю свою профессию из–за женщин. Ведь среди зрителей, приходящих на спектакли, их очень много. 

— Есть ли у вас особые приметы: чего нельзя делать перед выходом на сцену?

— Я глубоко неверующий человек, в приметы тоже особо не верю. Единственное, что я соблюдаю — в день спектакля никогда не стригусь и не бреюсь.